Он остался! Чтобы перетаскивать добытые им смыслы от себя до нас

21.01.2010

Он остался! Чтобы перетаскивать добытые им смыслы от себя до насСтранное ощущение – видишь на экране актёров давно умерших, но поскольку и раньше с ними никогда не встречался в жизни, то кажется, что они и не уходили…

На выставке Дмитрия Сергеевича Кондратьева «Я остаюсь…», открывшейся 14 января в Государственном музее художественной культуры Новгородской земли, возникает чувство острого сожаления, что уже никогда не увидишь художника, не услышишь его вопросов с неизменной подковыркой, такой, как будто тычет в тебя своей, опять же неизменной суковатой палкой. А эти глаза с лукавым и добрым прищуром, устроенные прямо поверх бороды…

Но вот тут стоп. Лукавый прищур (уж как ни старался автор поточнее да поцветистее выразиться) – это штамп, словесная шелуха, которая, будучи по сути правдой, художественной правдой не является, поскольку растиражирована, истаскана, замусолена, превратилась в свою противоположность. Вот от чего бежал в поисках своей художественной истины художник Дмитрий Кондратьев.

Помню, когда-то давно делали выставку его работ. Как будто называлась она «Содрогание о зле» или он всё время повторял эту формулу, но чувствовалось, что она не даёт ему покоя. Фраза эта появилась благодаря Сухово-Кобылину и его пьесе «Смерть Тарелкина». Запрещая пьесу к постановке, цензор написал, что она может вызвать у публики «чувство содрогания», а автор уж довёл чутьё литературного привратника до чеканного – «содрогание о зле – есть высшая форма нравственности». Но так ли? Получается, что герой может только дрожать, как раскольниковская тварь. Неужели этого достаточно? А как же: «Добро должно быть с кулаками»? С пудовыми.

Всмотритесь в картины Кондратьева. Его «герои» и не герои вовсе. Скрюченные, сгорбленные, отворачивающиеся от опасности. Их мир только на первый взгляд ярок и по-первобытному цветист. Он действительно – в начале и может показаться, что начало жизнеутверждающе. Да нет… Так бы написали в том шаблонном мире, от которого всё время уходил художник. Даже в сценах домашнего уюта, простого сельского труда или, столь любимого писателями-деревенщиками, просёлка нет-нет да попадается самовар без краника, странные трезубые вилы, церкви, настолько маленькие, что в них не войдёшь, или иконы настолько большие, что в церковь их не внесёшь. А по просёлку едет телега на квадратных красных колёсах. Он вроде движется, этот мир, но и оцепенел и замер в непошагаловски недобром окружении.

Сопротивляться? Помните, Солженицын писал, а что если во время тихого ночного ареста вдруг начать кричать, биться, выбежать на улицу. Что будет? Ничего. Как быть? Никак. Куда здесь, в мире Кондратьева, применить силу? Как быстро она перерастёт в насилие? И даже если, вслед за Ильиным, мы научимся их различать, всё равно художник даёт другой ответ. Вернее, он показывает нам другой, третий мир. Это бесконечный русский мир, в котором нет счастья, а есть избавление от страданий, есть физический гнев, который всё же слабее нравственного упрямства, и обязательно содрогаются… о зле. Неужели если эта дрожь охватит всех людей, то оно не исчезнет?

Вот собственно об этом и Кондратьев. Он ведь не искал красоты окружающего мира. Он искал и изображал некрасивое, которое в глубоком переводе с немецкого означает обиду и боль. Он искал и изображал уродливое, что означает лишённое милости, «юродливое», отторгнутое от рода. И в этом находил прекрасное. В этом, но не в хищном, какими бы статями оно ни обладало. Дмитрий Кондратьев не относился к художникам, которые считали и считают, что если на картине или в телевизоре всё чудесно и хорошо, то так же будет и в жизни. Он просто перетаскивал на телегах своих колченогих добытые им смыслы от себя до нас. Может, они и простые, и неказистые, и знали мы всё и до него. Ну а если знали, так давайте ещё раз вспомним (нельзя не вспомнить после посещения этой выставки), что зерно жаждущее мы сами, надо его вовремя поливать, жать плоды, не допускать загнивания, да и будет оно всходить. Вот уж этого точно достаточно.

Ну а красота, которая, как известно, спасёт и мир? Конечно. Но только не так, не так, как у Уайльда. Помните, Соловей бросился на шип Розы, чтобы издать свою лучшую трель. Ну что вы… Полноте. Дотянуть бы до весны.




Оставить комментарий

Ваш комментарий отправлен на модерацию.
Комментарий станет доступен после его одобрения.
Ваш комментарий будет доступен после проверки модератором. Редакция оставляет за собой право на публикацию комментариев.