Просто люди

Рассказ из книги «Эвакуация»

На курорт я попал по «блату». Тогда это слово было расхожим. Теперь его  заменили «баксы». Курорт наш, отечественный. Тогда ещё пелось «не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна».

А желудок шалил, и слизистая слабела под парами красок и разбавителей, особенно в великие праздники, когда приходилось фасады домов размалёвывать нитрой огромными «Аврорами», «Первомаями», а эмульсионкой расписывать безразмерные красные транспаранты праздничных колонн.

Сошёл я с автобуса и прямым ходом, мельком взглянув на добропожалующий лозунг, направился к директору, знакомому еще с возведения одного из корпусов курорта.

Директор меня и проводил к устроителям с напутствием. Но напутствие не помогло: мне сказали, что отдельной комнаты с балконом нет, как освободится — переселят, а пока комната на двоих и без балкона.

Поскольку я держал этюдник и стиратор, то намекнул, что запах красок, которыми пишу, не обрадует соседа. Они промолчали, пришлось отправиться, куда послали.

Комната была длинная, светлая – от большого окна напротив входа. У подоконника стол и стул. У противоположных стен две кровати с тумбочками, ближе к двери – шкаф. На кровати лицом к стене лежал небольшой человек в спортивках, возможно, спал. Я поставил вещи и вышел на улицу.

Северо-западный октябрь раскрывал передо мной свою изумрудно-оранжевую осень. Солнце уходило, деревья полыхали разными цветами. Заманчивые тени трепетно поблёскивали алмазными гранями опавших листьев, и в их шуршании не было покоя.

Я вернулся в свою комнату, снял куртку; не стал будить соседа и после ужина, а бродил по территории дотемна.

Не скажу, что выспался на новом месте. Сосед постанывал, ворочался, не вставал, а сплю я чутко.

Утром пришлось идти к врачу. Я к докторам отношусь, как большинство, – я их боюсь. Но женщина оказалась молодой, красивой, как все молодые, внимательной и чуткой, как хотелось бы всегда. Уяснив, что я хочу и буду рисовать, что мне нужны не массажи и ванны, а свободное время, – она сразу «обрадовала» меня заказом  на плакат и стенгазету к празднику. А работать, без  проблем, в её кабинете, в любое время, вот ключи.

Всё же разок я попробовал душ «шарко», побулькал водой из источника, где краники-фонтанчики для всех, исполнил заказ, как хотели, – и на волю. Хлеба, правда, остались за курортом.

В комнате солнце падало на спящего соседа. Я надел шерстяные носки, сапоги, куртку, взял этюдник, холст – и в путь. Долго блуждал по узким холмистым улочкам городка, пока не оказался на берегу неширокой речушки. На другом берегу, за кустарником, забор, церковь, высокие деревья по сторонам, небо близкое и грустное, северо-западное матовое небо. Рядом котельная, кочегарка, пахнет прелым углем.

Я разместился у тёмного, замшелого пенька, открыл этюдник, стал давить краски на палитру. А где белила? Так нет же белил. Вспомнил, что положил отдельно, а взять, конечно, забыл. Да ладно.

Огляделся. Затихающий вечер успокаивал пожилых и заботил торопливую молодёжь. Где-то слышалась гармошка и тихий, ещё не распахнутый к ночи напев. Начал «красить» без белил чистым цветом. А тут из котельной вышел человек в фартуке на фуфайку и в шапке. Понятно – истопник. Отставил лопату, руки вытер о фартук и снял его. Подошёл – поздоровался.

– Не помешаю? Посижу у пенька, – и присел на корточки. Зэковская привычка.

Я уже увлёкся, пригляделся, вроде всё как всегда. Но человек почувствовал во мне тревогу, нервозность от чего-то – внимательный он.

– Что такое, – говорит, – брат?

Я как бы отмахнулся, буркнул, – белила забыл.

Через какое-то время меня окликнул истопник. Смотрю – стоит рядом, довольный. В руках банка литра на три.

– Вот, белила принёс, бери.

Тут я положил кисть. Смотрю – недоумеваю. Сначала, вроде, даже усмехнулся, мол, они же не художественные, белила-то. Слава богу, хватило ума промолчать.

Я продолжал возиться с этюдом, а он сидит рядом, молча. Потом побежал,  принёс начатую бутылку водки, огурцы, помидоры, хлеб. Разложил на газете всё на пеньке.

– Давай, художник, за знакомство. Уже студент-сменщик пришёл, я свободен.

– Видишь ли, – говорю, – когда рисую, не пью.

– Понимаю, а я выпью. Накидался косатого1 за смену. Давай хоть хавать, правда, верещаги2 там, балясины3 нет и аршин4 один.

– Ты блатной, што ли?

– А, да нет, просто откинулся недавно, не отвык ещё. Тянул по нахалке, мало разве бесов на свете? Эх, прав Володя Высоцкий, – и хрипло  пропел:

«… Слева бесы, справа бесы.

Нет, по новой мне налей!

Эти с нар, а те – из кресел,

Не поймёшь, какие злей…»

– Ты не думай, я не галах5, не баклан6 какой. Вот пришёл, горблю и кочумаю здесь пока. Из корешей только вон этот матёрый котяра, крысолов, погоняло Антрацит.

В сторонке лежал полосатый кот, только хвостом повёл на эту указку.

– Слушать слушает, а не говорит, не попугай же. Но боец штопаный. Утром выкладывает крыс на выбор, да себя обидеть не даст. Бывает, промурлычет чeго-то и «адью», к своим походам и любовиям. Пропадёт, но придёт потом, здесь своя хата, тепло и тихо. Ну пойду, покимарю, пока. Если что, оставь всё здеся, никто не скребанет7, Антрацит на шухере останется, не даст.

Я тоже собрал краски, вытер кисти, встал.

– Бывай, – говорю, – спасибо, белила пусть у тебя. Я сюда ещё приду.

Вышел  на улицу, несу холст, краской наружу. У крепких ворот с калиткой стоят мужики, «ужинают», после работы можно никак. Посмотрели, поставили стаканы.

– О, наша церквушка, похоже, молодцом. Вот так, по-нашему, просто.

На душе стало тепло. Это не на выставках, где все про всё знают. Здесь прямо,  без дураков – по-людски.

Говорят мужики: «Вишь, не одним питием жив человек».

Так и повелось. После обеда и после ужина я собираю шерстяные носки, сапоги, куртку, этюдник, стульчик и ухожу на этюды. Сосед спит.

В комнате холсты расставлял сохнуть, где попало: на кровати, на подоконнике, на стуле. Сосед молча отсыпался. Уже стали вместе ходить в столовую, он занимал место, а вечером захватывал и кефир для меня.

Как-то я принёс с поля цветы и оставил на подоконнике. Устал и заснул сразу. А утром увидел, что цветочки в вазе с водой стоят. Женщины убирались и поставили натюрморт, потом они сами приносили и меняли цветы.

Однажды я взял стиратор с бумагой и начал акварель. Не идёт, ни по сырому, ни подсыхая не идёт. Промучился,  вижу – не то.

Сосед сел на кровати и говорит:

– Ты, вообще, рисовать умеешь? Что ты намесил. Ну возьми карандаши и нарисуй по-человечески.

На столе как раз раскрытая коробка сухой пастели. И, знаете, я взял новый лист и как-то очень быстро и чисто сделал рисунок. И пастель легла цветом, как надо и где надо. Получилось. Сосед уже не сидел, а стоял за мной. Говорит: видишь, это другое дело, хорошо.

Раз я прилёг после ужина, стал засыпать. Слышу: «Чего лежишь? Иди на этюды». Я даже приподнялся. А сосед несёт мои сапоги с шерстяными носками, поставил у кровати. «Надевай, иди».

Я заартачился, чего-то не хочется. А он: «Как это? Иди. Видишь, мы теперь вместе работаем».

Я приносил и расставлял, где возможно, свежие работы. Запах красок заставлял держать открытыми двери на лестничную площадку, где постоянно проходили люди,  останавливались, смотрели, пока не заходя.

В вазочке на подоконнике теперь всегда стояли свежие цветы. Как-то устраивал новый этюд, зацепил вазочку с цветами, она соскользнула на пол и разбилась. Я спешил на ужин, потом ушёл снова писать.

Ветер гонял облака, провожая вечернее солнце, шелестели деревья, на озерке вода волновалась и накатывалась с плеском на берег; и плыл всем знакомый, оставленный угасшей подругой, лебедь Яшка, мощно рассекая воду грудью.

Вернулся поздно и заснул, как только почувствовал подушку. А утром увидел на окне новую вазочку с цветами и чисто убранный пол без намёка на мою неосторожность.

Работы подсыхали, расставленные, где попало. Дверь уже была всё время открыта, и люди останавливались, смотрели, стали даже заходить. И это была самая неприхотливая выставка в моей жизни. Сосед выступал, своим присутствием добирая значительности момента. Пояснял, усвоив, какие работы написаны чистым цветом без белил, поскольку я их всегда забываю, если он не напомнит. Говорил, что «работа сырая», акварель «не получилась», «сбил рисунок», «засушил».

Как-то он сказал, что надо бы закрывать дверь, когда уходим. Я ответил, что у нас брать нечего.

– А картины?

Отвечаю, что они не высохли, а если и возьмут, значит, понравились. Плохие работы не воруют!

К концу смены сосед говорит:

– Вот всё смотрю на этот твой этюд. Чем-то он напоминает мне то время. Кажется, и наш батальон в сорок четвертом стоял поблизости. Такая же речка и купол, и даже пахло прелым углем. Где это?

Я говорю, пойдёмте, покажу. Как раз вечерком, после ужина, пошли. Подходим к речке, а из котельной показался тот же истопник. Увидел меня, обрадовался.

Побежал, принёс хлеб, огурцы, помидоры, чекушку. А сосед мой поставил на пенёк такую же и копчёнку. Я и не видел, когда он брал. Кружка снова одна. Я оглянулся в сторону двери котельной, а там Антрацит потягивается, на нас, вроде, даже не смотрит. Сосед и кочегар присели на корточки, я продолжал стоять.

– Ну, за знакомство, – истопник подал кружку соседу, он старший. Своя этика, застольная. Когда крякнули все по-очереди, я захрустел огурцом, а друзья только корку понюхали. Кочегар посмотрел на кота: не почувствовал  недовольства или протеста – и налил ещё. Пошла. И разговорились.

Сосед заметил кочегару: «Ты на людей зла не держи. Но только именно на людей». Где-то слышалась гармошка, и он еле слышно затянул:

– Я полмира почти через злые бои

Прошагал и прополз

с батальоном…

Нарисовался откуда-то приблудный пёс «дворянин». Одно ухо вверх, второе рваное – вниз, глаза умные и грустные, окрас клокастой шерсти чёрный с опалиной, сильный старый бродяга. Улёгся рядом, дали колбасу, обнюхивает – недоверчивый, битый. И то – не кость же – нет у нас, не учли, чем богаты.

Неяркий месяц кланяется вечеру в ожидании ночи. Притихло. Зябко стало, допили. Однако пора уходить. Постояли, как надо.

Сосед обронил: «Только теперь понял, в чём разница. Ведь на твоей картине нет ни людей, ни кота, ни собаки, нет даже вороны. Точно так, как было тогда, в сорок четвертом. Только притихшая река, обгорелые берега и пороховая вонь, может, чем-то и схожая с запахом залежалого, прелого угля. А здесь, видишь, – нас трое, да кот, да пёс, просто люди».

Потом доктор и завхоз сказали, что освободилась рядом комната с балконом, как хотел, и я могу перейти. Я отказался.

Сосед уезжал раньше и сокрушался, как без него буду управляться с этюдами. На пиджаке у него я увидел орденские колодки, первые две – медали «За отвагу»!

Обнял меня, говорит: «Спасибо, сынок, подлечили твои этюды. Украдут, когда высохнут!»

 ___________________________________

1. Косатый – каменный уголь.
2. Верещага – яичница.
3. Балясина – масло, сало.
4. Аршин – стакан, кружка.
5. Галах – босяк.
6. Баклан – бестолковый.
7. Скребануть – украсть.