Увидеть себя

«Эта выставка нужна прежде всего мне самому. Я сейчас стою на неком рубеже, и мне очень важно посмотреть на себя со стороны и попытаться понять — куда двигаться дальше…» Признание это прозвучало в мастерской новгородского художника Булата Яманова. В окружении его картин, среди кистей, тюбиков с красками и неоконченных работ беседа протекала легко и спонтанно, и половина вопросов, которые я заготовила, не пригодились.

 Детство босоногое…

– Как живопись вошла в твою жизнь?

– О, помню это как сейчас! Стояла ранняя весна, нас, первоклас-сников, повели на экскурсию в лес. А там художник писал пейзаж. Ребята сгрудились вокруг, засыпали его вопросами и разбежались – а я отойти уже не мог. Из тех ощущений, запаха красок и сложился мир, без которого уже не могу.

Однажды, в начале 1990-х, встал вопрос: а кому это надо? Попытался закрыть этюдник и заняться в жизни чем-то другим. Открыл его через неделю, зная, что больше никогда не поставлю так вопрос, потому что понял: это нужно мне.

– Каким запомнилось детство?

– Яркими эпизодами. Я родился в Зеленодольске, 40 километров от Казани. Война туда не дошла, и город в какой-то степени сохранил дореволюционную атмосферу – деревянные дома, мощеные улицы, лавка с надписью «Мясной двор»… Летом на заработки приезжали цыгане. В их плясках, во всем облике было что-то звериное. Перед глазами до сих пор картинка: под ярким солнцем, разметая пыль пышными юбками, пляшет цыганка под песню безногого цыгана в большой кепке. Рядом привольно расположилась молодая, выжженная солнцем женщина – грудь нараспашку, к ней присосался цыганенок. Она курит махру, и до меня долетает пряный дым. На земле пристроились  чумазые цыганята, мальчик и девочка. Подобрав выпавший из обоза арбуз, они грязными ручонками выгребают спелую мякоть, вокруг роятся мухи…

– Так это же картина!

– Я думаю над этим…

– Трое мальчишек на твоих полотнах продолжают жить неуемной детской жизнью: ловят рыбу, гоняют по крышам, мечтают о небе…

– Неразлучная троица – я и два Андрея. Голубятни, старые дома, пацанские группировки, сходняки на чердаках и в подвалах… Наш двор «держал» Фрол, с ним гуляла рыжая красавица Люська. Он строго следил за соблюдением дворовых законов. Например, при девушке парни разборок не устраивали, только наедине, договариваясь, например, до первой крови. Была во всем этом какая-то романтика… Но мама за меня не переживала – я ведь учился в музыкальной школе, рисовал.

– Ты пошел в отца или в маму?

– Во мне всю жизнь борются мамина мягкость и строгость отца. Я очень требователен к себе, но мне трудно требовать что-то с других. Отец был офицером, всегда подтянут, берег честь мундира. Во время войны был беспризорником, жил в котлах. А после детского дома, как рассказывал, мечтал об одном – «увидеть еду». Поэтому поначалу пошел в кулинарное училище, стал директором ресторана. И  был очень честен. Как рассказывала мама, только один раз он принес мне, годовалому, из ресторана сдобную плюшку. Смотрел-смотрел мрачно, как я ее жую, и вдруг произнес: «Он ест чужой хлеб!». Я до сих пор удивляюсь, как, пройдя через все тернии, он смог сохранить такое острое чувство чести.

«Картинки» с выставки

– У тебя много иноземных пейзажей – Норвегия, Италия, Египет, Турция… Путешествуешь с кистями и красками?

– Да, хотя в последнее время стал понимать, что, пока пишу, упускаю что-то интересное. Решил больше не возить этюдник, тем более с ним вечно проблемы на таможне – сложенные металлические ножки, видимо, похожи на стволы оружия. А как тщательно осматривают каждый тюбик!

– У твоих картин есть истории?

– Ну, вот, например, домик в Карелии – ему больше 100 лет, и он до сих пор крепок. Бабушка, которая там живет, увидела, что рисую ее дом, и попросила написать и для нее. Но в тот сезон я не успевал, пообещал на следующее лето – и не смог приехать. Меня мучило невыполненное обещание, и, когда вернулся через два года, сразу пошел к этому дому. Бабушке картина очень понравилась, а поняв, что я ее дарю, она надавала мне с собой кучу даров природы – тащил домой ведро клюквы, огурцы…

– А кто эта задумчивая девушка за барной стойкой?

– В командировке зашли в ресторан пообедать, и что-то меня в ней зацепило. Попросил попозировать – написал на одном дыхании.

– А вот эта дама в длинном платье, раскинувшаяся на старинном диване?

– Тут история скорее ассоциативная. Моя мама родом из Сибири. Хорошо помню добротный дом, построенный дедом, а в нем большое дореволюционное напольное зеркало в очень красивой резной раме, такие же часы, резной красного дерева буфет с цветным витражом, венские стулья. Но пошла мода на ДСП и пластик, и старинную мебель сослали к родственникам в деревню. Уже в зрелом возрасте я попробовал ее отыскать, поехал в Сибирь. Деревня есть деревня… На столешнице от буфета, оказывается, так удобно рубить капусту! Удалось спасти только стулья да верхнее полукружье от зеркала – я им оформил одну из работ.

– Ты уже 18 лет в Новгороде, а почти не пишешь его…

– Изображение новгородских святынь требует серьезного постижения. Мне кажется, наиболее глубоко проник в это Семен Иванович Пустовойтов. Смотришь его работы – и чувствуешь древность, ценность, массу… Конечно, можно написать похоже, но этого же мало! Необходимо прочувствовать образ внутри себя. Но что-то во мне уже зреет… Жаль, что много лет назад упустил первое впечатление, возможно, нужно было попробовать писать Новгород именно тогда. Но, знаешь, нашу с ним встречу что-то предвещало: в юности я часто рисовал Александра Невского, Ледовое побоище, мне очень нравилась открытка с изображением церкви Спаса на Ильине…

– Чего ты ждешь от зрителей выставки?

– Пусть хвалят или критикуют — лишь бы не проходили равнодушно. Это самое страшное. А я подожду недельку, а потом приду, когда никого в зале не будет, сяду один — и буду смотреть. И, может быть, наконец пойму, куда идти дальше…

Персональная выставка «Живопись» заслуженного художника России, председателя Новгородского отделения Союза художников России Булата Яманова открывается сегодня, 29 марта, в 16.00 в Музее художественной культуры Новгородской земли (Десятинный монастырь, 3).