Девяносто процентов Любви
Она изящна и в японском белоснежном кимоно, и в простом русском платке, и в домашнем стареньком халате… У нее самый широкий спектр ролей: от королев до старухи в спектакле «Соглядатай». Ее голосом «говорят» стихи Марины Цветаевой и дневник Анны Франк… И все это – одна из ведущих актрис Новгородского театра «Малый», заслуженная артистка РФ Любовь Злобина.
– Любовь Николаевна, где будем искать начало театрального пути?
– Это некий совершенно космический случай. Так как родилась и жила «в медвежьем углу» (город Печора, Коми АССР), а там – ни театров, ни филармонии. Были только книги и поездки с родителями к родственникам в Севастополь. Дядя и тетя – оба помешанные на искусстве, водили меня в оперу и балет. Помню, полным откровением стала балетная постановка «Дюймовочки» (моя самая любимая сказка). Когда я увидела вместо настоящей Дюймовочки и принца каких-то дяденек и тетенек в странных костюмах, даже заплакала, потому что не стало настоящей сказки. Но потом не могла оторваться: что-то такое открылось и заворожило…
– И так захотелось ступить на актерскую стезю?
– Мне хотелось вырваться из дома. Я работала технологом в химчистке, закончив техникум. И должна была уже стать заведующей химчисткой в Печорах. Но знала точно, я не хочу… Наврала родителям, что поехала отдыхать в Ленинград.
Наплыв поступающих в Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств (тогда ЛГИК) был большой. Первый экзамен – по специальности, и я «загрузилась» в библиотеку Маяковского и начала штудировать Станиславского, Немировича-Данченко… С собой были кефир и булка, я спускалась к каналу с книгами. За 12 дней открыла мир театра, жившего параллельно рядом со мной.
На экзамене перед комиссией я дерзко прочитала Вознесенского:
«В человеческом организме
Девяносто процентов воды,
Как, наверное, в Паганини
Девяносто процентов любви.
Даже если – как исключение –
Вас растаптывает толпа,
В человеческом назначении –
Девяносто процентов добра».
Через стихи я смогла выразить то, что в силу робости характера не смогла бы сказать иначе: эти 90 процентов себя, которые рвутся наружу. Эти стихи сказали моему педагогу все – и меня больше не вызывали играть этюды. Я решила, что пролетела, но меня приняли!
Дальше вела какая-то судьба, звезда. Выпускница с дипломом режиссера поехала работать в Березняки. В Березняковском драмтеатре отработала три года как актриса, и для меня это была первая встреча с театральной системой. Розовые очки слетают быстро, и ты видишь жизнь во всей красе.
Но там я застала семейную пару, работавшую еще в театре Таирова. Эти старички формировали ту сильную режиссерскую традицию, которой поныне славится Пермский край.
– Что давали сыграть молодой актрисе?
– Сначала были «вводы» и сказочки, поездки в глубинку, в район. Первая роль, в которой зазвучали мои собственные ноты и струны, – пьеса Дударева «Свалка».
Свой первый приз я получила на «Пермской театральной весне» в мелодраматической пьесе «Модели сезона». Мы возили спектакль по солдатским базам, играли у заключенных. Однажды нас привезли выступать в колонию строгого режима, где даже сцена отделена решеткой от заключенных. И на тебя смотрят глаза людей, осужденных на 15-20 лет, у некоторых из них на робах кружочки мишеней, а мы на сцене играем «Модели сезона» с оголенными коленками – серьезное испытание.
Березняки показали, что «это не профессия». Там мне стало мало творчества. И когда решила что-то менять, страна тоже решила что-то менять. Я попала в великий разлом 90-х. В провинциальном театре актеры жили плохо. Мы обитали в гостинице без прописки, с маленькими зарплатами…
Этот катаклизм придавил – приезжаешь в театр, а тебе говорят: «Извините, вакансий нет, сокращаем своих актеров, не до культуры». Попыталась работать в Харькове, но надо было определяться с гражданством, а я не хотела брать только украинское. Все стало хиреть, я поняла, что из профессии надо уходить. И вдруг в Новгороде увидела мятущуюся душу Надежды Алексеевой, которая героическими усилиями в мире, где театры не нужны, пыталась создать новый театр. Меня так это потрясло! Ее азарт, творческий свет, импульс, которым она светилась, давали силу. И я поняла, что могу здесь помочь.
– Получается, что вы работаете в «Малом» практически с его основания?
– Да, почти двадцать лет. И все эти годы меня даже больше радовали не мои открытия и роли, а то, как творили коллеги, как раскрывалась режиссер Надежда Алексеева. С ней интересно идти неведомыми тропами и звериными путями – ее поиски и ее спектакли завораживают.
– Все ваши сценические героини – очень сильные женщины. Хрупкая Гермиона в «Зимней сказке» Шекспира оказывается самым стойким персонажем, Пасифая в «Легенде о Минотавре», леди Макбет… Что надо черпать из себя при создании таких образов – силу или энергию?
– Не скажу, что в жизни я – героиня. В жизни герои не нужны, они приводят к ситуациям, которых нормальные люди избегают. Но, видимо, есть генетический заряд, в душе говоришь себе: решу эту проблему, не буду обходить углы. В тебе, простом человеке, открывается героическая сторона, она мучительно прорывается и в нужный момент убеждает – надо драться! Нет абсолютных героев, в пьесах их тоже нет – это путь превращения в героя, рождения в него.
– Как работалось в сложном жанре практически оперы – в японском спектакле «97 с половиной шагов по дороге, которая летит над спиной спящего в океане дракона»? Спектакль успешно побывал на международных фестивалях в Петербурге, Ростове-на-Дону, Финляндии, Болгарии, получил прекрасные отзывы в прессе…
– Как можно заучить самое длинное имя на свете? Когда я увидела сотню маленьких словечек, составляющих одно японское имя, сказала себе, что это надо выучить. И я зашла в Интернет, на сайт изучающих японский язык и учила мелодику построения и произношения звуков.
Появилась музыка, не набор звуков, а «анюдо-канюдо» со своей мелодикой, образами. Это не японский язык, я дилетант в этом, но надо погрузиться, освоить мелодику речи, прикоснуться к нации через культуру. У тебя рождается образ и картины другой культуры. Я ужасно боялась этого кимоно и хождения в нем – мне легче было бы сыграть северную финскую героиню. Но режиссер Надежда Алексеева давала ссылки в Интернете, где можно было посмотреть японский театр, спектакли, обычаи. Для того, чтобы прийти и делать на площадке, надо уметь набирать что-то перед репетицией – и режиссер, и актер приносят на площадку вдохновение.
– Есть спектакли ваших коллег, которые вы смотрите с удовольствием?
– Я очень люблю спектакль «СПАМ».
– Очень неожиданно.
– Когда говорю «люблю», то не могу сформулировать за что – боюсь потерять часть любви. В «Спаме» я не могу разделить актерские работы – меня привлекает целиком история человеческой жизни, одиночества в сети. Мы обречены быть одинокими, но когда ты обречен и должен отдавать куда-то свою энергию, свою любовь, а она воплощается в кусок железа и микросхем… Я и сама замечаю, что сейчас высок информационный уровень поглощения, мне больше хочется узнавать через Интернет, эгоистически пожирать новую информацию. Но узнав новое, это хочется передать – а кому? Мне кажется, самое страшное одиночество испытывают подростки и старики. Когда подросток – ты должен себя реализовать, а сейчас компьютерный мир дублирует реальность. И старики, которые оказываются не нужны в мире, где интереснее компьютеры.
– Чем актер заполняет свободное время?
– У актера нет свободного времени. Но я очень люблю реставрировать старые фотографии конца XIX – начала XX века. Ты понимаешь, что лица не изменились – изменилась мода, но на всех фото такие удивительные глаза. Ты видишь казаков в папахах, военных, барышень – у меня скопился большой объем таких фотографий… Я смотрю на фотографию крестьянской семьи Новгородской губернии – их 12 человек, дети все позируют с книгами (не с игрушками), собаки охотничьей породы, женщина в наилучшем платье, граммофон рядом. Это, конечно, зажиточные крестьяне, но я расспрашиваю — и мне рассказывают, что эти дети продолжили потом учиться в Петербурге…
– Что вы сейчас читаете?
– Я всегда читаю несколько книг одновременно. Сейчас рядом со мной проза Марины Цветаевой, открываю ее для себя как прозаика, ее почти белый стих…